В апреле полиция подмосковного Раменского арестовала активиста Яна Кателевского за незаконную, по ее мнению, съемку репортажа на спорном городском объекте. Изъятый у активиста телефон со включенным диктофоном продолжил работать еще несколько часов, записывая происходившее. Сюжет репортажа принял неожиданный поворот. Что же обнаружил Кателевский, когда телефон вернулся к нему?

На диктофонной записи, которая была опубликована недавно, полиция и суд предстают не такими, какими мы хотели бы их видеть, но такими, как мы про них думаем. Голоса, сходные с голосами полицейских, обсуждают замыслы — «дать по рогам» Кателевскому, «положить» ему что-то в сумку (а потом будет «за хранение»). Голос, сходный с голосом судьи, занят «сочинением» дела.

Кому бы в действительности ни принадлежали эти голоса, «сходство» — наиболее подходящее для этого случая слово. Носители голосов могут быть очень похожи на полицейских или судью, могут носить форму или мантию, могут появляться в интерьерах зданий, отведенных для полиции или суда, — всего этого было бы достаточно для актеров. Однако быть полицейским или судьей на самом деле означает исполнять определенные функции, связанные с защитой граждан от преступлений; но, к несчастью, голоса из аудиозаписи заняты чем-то совершенно иным. И ладно бы речь шла о посторонних занятиях вроде штопанья дырявых носков! Нет, «слуги закона» заняты рутинным совершением преступлений по отношению к гражданам и рутинной подготовкой к ним.

Рутинна и реакция кремлевского начальства. «Мы обратили внимание» на сообщение, однако «естественно, это не вопрос Кремля», — Дмитрий Песков отводит президенту, которому правоохранительные органы подчиняются напрямую, лишь роль наблюдателя.

Такой скромной роли руководители частных компаний могли бы только позавидовать. Возьмем владельца аэропорта «Домодедово» Дмитрия Каменщика. Поводом для возбуждения против него уголовного дела (ст. 238 УК, оказание небезопасных услуг) стал тот факт, что одни неподчиняющиеся Каменщику люди, та самая президентская полиция, пропустили в аэропорт других неподчиняющихся ему людей, террористов, и те совершили взрыв.

Годом ранее против директора одного из магазинов сети «Магнит» Ольги Конюховой было возбуждено уголовное дело (ст. 109, причинение смерти по неосторожности), когда пенсионерка, которую сотрудники магазина сдали в полицию в связи с подозрением в краже, умерла в отделении той самой президентской полиции.

С частника, как видно, особый спрос: Дмитрий Каменщик и Ольга Конюхова лично отвечают и за своих подчиненных, и за президентских. Тогда как президент в отличие от них может передать через своих: «слежу за новостями, а вы там держитесь».

Помня, что прежде и пытки с убийствами в ОВД «Дальний» были от имени президента охарактеризованы как «абсурдная» причина для полицейской реформы, стоит исходить из того, что полицейские рутинные практики останутся такими, какие они есть. Приспосабливаться — то есть «держаться» и бояться — придется гражданам.

У полиции в нашей стране особая власть: суд не может вынести смертный приговор даже виновному в самом тяжком преступлении, однако полицейский может казнить и подозреваемого в мелком проступке. Приговор полицейского может оказаться и другим, но в любом случае он, как показывают исследования российского правоприменения, скорее всего будет вынесен в участке, а далее передан по конвейеру и подтвержден следователем, прокурором и судьей.

Для гражданина вмешательство в работу этого конвейера затруднительно, однако запускаем его мы сами, действуя на свой страх и риск. Поставьте себя на место жительницы Моховой улицы Санкт-Петербурга: у соседки громко играет музыка, а вам хочется спать. По вашему заявлению соседку забирают в полицию — и вот, музыки, которая тревожила сон, нет, но, как вскоре обнаруживается, больше нет и соседки. Как вы думаете, будете ли вы теперь лучше спать? Лучше ли теперь спит жительница Моховой улицы?

Этой двойной трагедии, в разной степени постигшей двух соседок, можно было бы избежать, если бы позвонившая прошла не столь уж длинную дорожку между тем, что мы «знаем» про полицию, и тем, что «осознаем», когда в нее обращаемся. Мы знаем — и социологические опросы это подтверждают, — что в полиции с соседкой вполне могут «разобраться» в уголовном смысле, но почему-то осознаем только то, что просим «разобраться» в смысле более обыденном.

Мы почему-то не предполагаем, что на Моховой улице нашего города может повториться история, которая до того произошла на улице Ивана Черных в Томске, где журналиста Константина Попова убили в полиции из-за жалоб на шум в ночное время.

Знания о пытках и убийствах накапливаются, но до поры до времени не превращаются в ожидание смертельного риска, а ведь он, памятуя историю Умарали Назарова, может материализоваться в виде смерти абсолютно безвинного пятимесячного младенца (впрочем, и тот, могу предположить, иногда шумел по ночам).

Что до меня, то осознание возможных последствий обращения в полицию, как и следует ожидать, было вынужденным. Однажды я задал сотруднику полиции вопрос о законности его просьбы предъявить документы — и в ответ услыхал «руки на машину» и почувствовал у виска металл пистолета. Следующая секунда ушла на обобщение известного и вот оно, обобщение: «он вполне может выстрелить, а свои это покроют». Происшедшее давало поводы для новых вопросов, и все же я решил их не задавать.

Обращение за содействием в организацию, у которой имеется длинный послужной список пыток и убийств от времен НКВД и до наших дней, морально проблематично. Для этого обращения должны быть настолько веские причины, что они могли бы оправдать и риск смерти виновного, и — при некоторых обстоятельствах — риск смерти невиновного человека. Если расценивать обращение в полицию реалистично, то есть как использование летального оружия, мы обнаружим, что перед нами известная проблема пределов необходимой обороны, и определить эти пределы не всегда легко. Однако применять летальное оружие в ответ на шум за стеной — значит действовать так, как будто этих пределов вовсе не существует.

«Вчера я спас девушку от изнасилования», — сообщает другу персонаж дипломатического анекдота. — «И как же это вышло?». — «Я ее уговорил». Уговорил! Хорошая идея для тех, кто не готов пускать соседа в расход!