Назначение Татьяны Москальковой уполномоченным по правам человека у многих вызвало сомнения: сможет ли человек, который посвятил работе в МВД почти 30 лет и прошел в системе силовых органов множество ступенек, от рядового до генерал-майора, быть беспристрастным при рассмотрении жалобы гражданина на действия государства, в особенности на действия органов внутренних дел? Ценности силовиков отличаются от ценностей правозащитников, все мы по себе знаем, что человеку перестройка на новый лад не дается легко. И даже если Татьяна Москалькова с этим справится, некоторого ущерба для дела все равно не избежать. Ведь не все из тех, в чьих интересах учреждена должность уполномоченного, захотят обращаться к бывшему полицейскому.

Налицо неприятная эволюция: в начале нулевых мы впервые получили гражданского министра внутренних дел и гражданского, пусть и со значительной условностью, министра обороны. Ожидалось, что такие руководители смогут разрушить в своих ведомствах прежние порядки и подчинять корпоративные интересы общественным. Теперь же мы впервые получили омбудсмена в погонах. Не стоит ли и за этим желание изменить соотношение интересов?

Чем больше сомнений в том, что новый уполномоченный будет работать как следует, тем важнее разобраться, что бы мы хотели от этой работы. Ведь если требования к работе определены плохо, с ней сложно не справиться.

Уже при кратком – меньшем, чем эта статья – изложении в Государственной думе своей программы действий Татьяна Москалькова нашла место для разговора об определенной инородности «правозащитной темы» для России: ее «активно используют» иностранные «структуры» в своих попытках «дестабилизировать» Россию, чему уполномоченный, разумеется, будет «противодействовать». Эти слова отражают почти что национальный консенсус: и лоялисты, и оппозиционеры, пусть и с разными для себя выводами, склонны считать права человека импортной идеей, которая идет вразрез с нашими традициями. Если это действительно так, тем важнее прояснить, что же именно в этой концепции является чуждым, о чем надлежит спорить с Западом или с согражданами?

Влиятельный американский философ права Рональд Дворкин, принадлежащий к умеренно левой части политического спектра, говорит о правах как «козырях», которые бьют при столкновении с ними общественные цели. Другой влиятельный американский философ, Роберт Нозик, принадлежащий уже к правой части политического спектра, говорит о правах как о «действиях, которые не может совершать по отношению к индивиду ни отдельный человек, ни группа лиц».

Объяснения Дворкина и Нозика в чем-то отличаются, однако за ними можно разглядеть надпартийное американское представление о правах человека: «Существуют вещи, которые никогда нельзя делать с людьми». Отрицать наличие у людей прав в этом смысле – значит утверждать, что таких вещей нет, что с людьми можно делать все, что угодно: растворять в кислоте и сжигать на кострах. Если сторонники такой точки зрения и существуют, то и на Западе, и в России их немного, даже среди заключенных. И именно для сторонников подобных идей у нас прибережено далеко не хвалебное слово «фашист», которое в этом переносном значении употребляется намного более определенно, чем в буквальном. Вот почему идею прав человека и в России следует считать частью национального консенсуса.

Отсюда и первая задача для уполномоченного – позаботиться о человечности работы госаппарата, в частности о том, чтобы ни в ОВД «Дальний», ни в других ОВД «фашистов» не было. Какие бы еще ни были задачи у уполномоченного, борьба с очевидным «фашизмом» в них входит.

Признание идеи прав человека одно, ее наполнение – другое. Конкретный перечень того, что категорически нельзя делать с людьми, вызывает споры, и должен их вызывать. Именно в содержании этого перечня состоят расхождения между странами и между людьми одной страны. Скажем, разгон митинга даже не каждый участник митинга и тем более не каждый россиянин назовет нарушением прав человека. Для большинства это уже относительно противоречивый и пограничный пример или не пример вовсе. Попросту говоря, не «фашизм».

Если вы считаете, что разгон в принципе нежелателен, но одновременно считаете, что заинтересованные в собрании не обладают козырем, которым они могут побить все остальные интересы общества и чиновников, значит, вы не признаете за свободой собраний исключительно высокий титул «права».

Что же делать уполномоченному в ситуации, когда наполнение концепции прав человека вызывает споры? Не в последнюю очередь, и это вторая задача уполномоченного, участвовать в этих спорах. Перефразируя рассуждение философа Джереми Уолдрона, моральный климат в обществе может даже в меньшей степени определяться тем, рассматривается ли свобода собраний именно в качестве «права», чем тем, является ли в данном обществе принципиальная допустимость разгона митингов предметом обсуждений. Результат обсуждения перечня недопустимого может быть менее важным, чем постоянное опасение сделать что-то недопустимое, – и как раз этого не хватает.

Участие в спорах может казаться небольшим делом, но все-таки надо учесть, что формальные возможности уполномоченного невелики. Он не может восстанавливать права своими собственными решениями, значит, решающей является именно способность убеждать. И хотя уполномоченному удалось обойтись без расспросов относительно видения темы прав человека до назначения, нельзя позволить делать так и дальше.

Во-вторых, сама тема прав человека требует обращения к спорным, противоречивым случаям. Защита разумных, ответственных, добрых поступков или людей, к тому же если они пользуются широчайшей общественной поддержкой, не нуждается в защите при помощи концепции «прав». Козырь нужен только там, где у оппонентов другие сильные карты, и только в столкновении с ними решающая сила козыря может быть проявлена. Если уполномоченный играет только обычными картами общественных раскладов и интересов, он становится обычным политиком.

Итак, некоторые напутствия уполномоченному возможно дать даже без обращения к узкопартийным представлениям о сути его работы. Наличие принципов подтверждается в сложных случаях, однако опровергается в простых. Если уполномоченный не берется за противоречивые случаи, значит, это еще один маневрирующий политик. Если не берется за очевидные, за «фашизм», значит, это еще один карьерный чиновник. В обоих случаях права человека оказываются жертвой.

При всей расплывчатости напутствий их соблюдение в значительной степени можно проверить. Конституция РФ объявляет права и свободы человека «высшей ценностью» государства, той самой «козырной картой» Дворкина, перед которой обязаны отступать остальные. И если другим государственным органам вверена забота о многих общественных интересах, уполномоченному – только об одном, об упомянутой высшей ценности.

Мы вряд ли сможем определить, что уполномоченный не сделал все, что в его силах, для утверждения прав как высшей ценности. Однако без труда разглядим, если он к этому даже не стремился, если соглашался с тем, что козырь иной раз может оказаться и рядовой картой. Такой промах с субординацией одинаково непростителен и для генерала, и для правозащитника.